Рука и сердце [сборник litres] - Элизабет Гаскелл

девичье лицо, словно каждая секунда созерцания несла мир и покой ее истерзанной душе. Только по слабому румянцу на бледных щеках Люси я догадался, что девушка заметила наше возвращение; казалось, она сознает свое благотворное влияние на склонившуюся пред ней неистовую страдалицу и не хочет отвести любящих глаз от измученного морщинистого лица.

И тут откуда ни возьмись позади Люси возник ненавистный призрак, внешне чудовищно похожий на нее, но в позе Бриджет – коленопреклоненный, с руками, сжатыми в замок у груди, как бы в насмешку над прочувствованным, молитвенным порывом старой женщины. Миссис Кларк испуганно вскрикнула. Бриджет медленно поднялась, не сводя взгляда с призрака за спиной у девушки, и с шипением втянула в себя воздух; ее ужасные черные глаза окаменели, она резко выбросила вперед руку – и схватила, в точности как я давеча, лишь пустоту… Дьявольское отродье исчезло, будто его и не было, но Бриджет по-прежнему смотрела куда-то – со стороны могло показаться, что она провожает взглядом удаляющуюся фигуру. Люси сидела не шелохнувшись, опустив плечи, белая как мел: если бы я вовремя не пришел ей на помощь, она упала бы в обморок. Пока я приводил ее в чувство, Бриджет молча прошла мимо нас в свой коттедж и заперлась изнутри на засов.

Нам нужно было препроводить Люси домой, то есть туда, где они с миссис Кларк заночевали. По дороге миссис Кларк рассказала мне, что, не дождавшись вестей (мое письмо, должно быть, затерялось) и сгорая от нетерпения, уговорила Люси отправиться на поиски ее бабки; при этом она утаила от Люси ужасную репутацию старухи и ни словом не обмолвилась о наших подозрениях, а именно – что по вине Бриджет бедную девушку и постигла столь горькая участь. Миссис Кларк искренне надеялась на чудо: старуха обрадуется внучке и проклятие будет снято. Накануне вечером они прибыли в деревенскую гостиницу неподалеку от Колдхолма. Так мы оказались в Колдхолме в одно и то же время, хотя и добрались туда разными путями. И так состоялось первое свидание бабушки и внучки.

Спасаясь от летнего зноя, я долго бродил по заросшим опушкам старого леса и все думал, кто мог бы знать лекарство от столь тяжкого и таинственного недуга. Повстречав местного жителя, я спросил дорогу к ближайшему священнику. Но я напрасно ждал от него совета и помощи: человек он был грубый, ограниченный, не склонный входить в разные тонкости и привыкший рубить с плеча. Едва лишь я упомянул о Бриджет Фицджеральд, он вскипел:

– Колдхолмская ведьма! Папистка! Ирландское отродье! Я давно бросил бы ее в воду, если бы мне не ставил палки в колеса ее покровитель, тоже папист, сэр Филип Темпест, – вечно пугает честной народ страшными карами! Без него колдунью уже отдали бы под суд за ее проделки. Ведьмы должны гореть на костре! Таков закон страны. Да-да, и Божий закон тоже! Только паписту, коли он богат и знатен, никакой закон не писан. Я первый принесу вязанку хвороста, лишь бы очистить от нее нашу землю!

Вот вам и советчик! Я пожалел, что обратился к нему, и охотно взял бы все свои слова обратно. Чтобы поскорее свернуть пастора с опасной темы, я щедро угостил его пивом в деревенском трактире, куда мы – по его предложению – завернули для беседы. При первой возможности я распрощался с ним и снова отправился в Колдхолм. Путь мой лежал мимо пустующей усадьбы Старки. Я подошел к замку с задней стороны, где еще сохранялись остатки старого крепостного рва с водой, которая в лучах багряного закатного солнца была тиха и неподвижна. Над водой низко склонялись деревья, обрамлявшие ров с двух сторон; темно-зеленая листва чернела в гладком зеркале воды. Возле того угла, где помещался холл, виднелись разбитые солнечные часы. Цапля, стоя на одной ноге у кромки воды, лениво высматривала рыбу… Трудно представить себе более одинокий заброшенный дом. Унылая картина небрежения и упадка едва ли была бы более впечатляющей, если бы к ней прибавились выбитые стекла, поросший травой дверной порог и разбитый ставень, с жалобным скрипом хлопающий на ветру в вечерних сумерках. Мне не хотелось покидать это зачарованное место, но, заметив, что стало темнеть, я встряхнулся и быстро пошел по тропе, проложенной через лес к жилищу Бриджет по приказу последней леди Старки. Мною овладела решимость непременно увидеться с ней, несмотря на все засовы, – настоять, чтобы она приняла меня. Я постучался в запертую дверь: сперва учтиво, потом громко и наконец яростно. Потом принялся трясти ее с такой силой, что старые петли не выдержали и дверь с грохотом упала вовнутрь, а я внезапно оказался лицом к лицу с Бриджет. Я – красный, разгоряченный своими отчаянными усилиями; она – застывшая как изваяние, с выпученными от ужаса глазами и трясущимися серыми губами. В руках она сжимала распятие, словно надеялась, что священный символ остановит мое вторжение. Завидев меня, она сразу обмякла и безвольно рухнула в кресло. Страшное напряжение отпустило Бриджет, и только глаза ее испуганно вглядывались в темноту за порогом, которая казалась непроницаемой из-за лампы, горевшей внутри перед образом Богоматери.

– Она там? – сипло спросила Бриджет.

– Нет! О ком вы? Я один. Вы же помните меня?

– Да, – ответила она, все еще дрожа от страха. – Но эта… тварь… целый день заглядывала ко мне в окно. Я завесила его платком. Так она стала за дверью, и все время, пока не стемнело, я видела в щель ее ноги… и знала, что она все слышит, даже мое дыхание – мои молитвы! Из-за нее я не могла молиться, слова в горле застревали. Скажите мне, кто она?.. Кто эти двойняшки? Я видела утром обеих. Одна точь-в-точь моя Мэри, но другая… от нее у меня кровь стынет в жилах, хотя они похожи как две капли воды!

Она вцепилась мне в руку, словно желая удостовериться, что рядом есть живой человек. Ее била мелкая непроходящая дрожь. Я рассказал ей без утайки все то же, что и вам: как узнал от миссис Кларк, что по вине кошмарного двойника Люси прогнали из дому… Как я не верил, пока своими глазами не увидел за спиной у моей Люси ту, другую, точно такую же лицом и фигурой, но со взором дьявола. Я все рассказал ей, говорю вам, ибо полагал, что только она – чье проклятие исковеркало жизнь ее ни в чем не повинной внучки, – она одна могла исцелить, спасти ее! Когда я закончил, Бриджет надолго погрузилась в молчание.